...единственно возможное состояние ума - удивление. Единственно возможное состояние сердца - восторг. Небеса, которые вы видите сейчас, вы никогда не видели прежде. Сейчас - есть идеальный момент. Будь счастлив этим. (с)
Ну и как должно было быть - финал я пропускаю.
Моим фиком на БФ было... *делает строгое лицо* читать дальше9. Каждый божий день
читать дальшеКлубок фиолетового меха никак не дается мне в руки, выскальзывает из пальцев, отчаянно сучит ножками, пытаясь вырваться. Ну точно в его крошечном мозгу создатели не заложили простой программы подчинения, это надо ж. Я полчаса ловлю карликового пушистика Милы, я уже вспотел и у меня болят коленки, потому что ловлю я его преимущественно на них. Пушистик робко выглядывает из-за дивана, пыльный и грязный, — ему, небось, все кажется забавной игрой. У него восемь волосатых ножек, как у паука, и большие грустные глаза — мое лицо отражается в них, когда я все же, сделав рывок, хватаю его.
Мила, известное дело, снова обронит своего пушистика, и мне придется его искать и ловить, но это не трудно, правда, это даже весело, только коленки немного болят да еще он похож на паука, и мне порой хочется смести его в совок и выкинуть из дома прочь.
Я, аккуратно сомкнув ладони, несу его в гостиную, где спит Мила. Она забавно спит — закинув голову назад и сложив руки на груди, будто боится замерзнуть. Когда я запихиваю пушистика в карман ее мантии и тихонько дую ей на висок, она привычно вскидывается. Выставляет палочку, с которой не расстается, и смотрит вперед невидящим взором. Потом ее отпускает.
— Ничего не случилось, Стэн?
Это всегда так. Не «Что случилось?», например, а отказ, отрицание — ничего не случилось. Нет, Мила, ничего. Ну если не считать парочки заноз на пальцах.
— А мама не вернулась? — продолжает допрос Мила. — А Эрни?
— Эрни? — переспрашиваю я.
Мила начинает раздражаться.
— Где он?
Я рассматриваю заусенец на большом пальце. Карликовый пушистик барахтается в кармане мантии Милы.
— Спи, — спокойно велю я. — Спи, Мила.
Направляю на нее палочку, и веки девочки послушно смыкаются, а палочка выскальзывает из ослабших пальцев. Мила засыпает. Сжавшись в комок, но это неважно. Мне не очень нравится смотреть на ее осунувшееся лицо и тени под глазами, потому, может быть, я ухожу, улепетываю из комнаты, чуть не спотыкаясь о порог. Я давно вывел для себя простую истину — не смотреть, не касаться неприятного, всего, что случилось или может случиться в моей маленькой, паршивенькой жизни. Это называется трусостью вообще-то, но не думайте, что я стыжусь такого определения или отрицаю, что я трус. Где уж мне… да и не хочется чего-то там отрицать, если честно.
Я пью теплый тыквенный сок. Специально нагрел его в синем пламене, что весело лизало мою ладонь, и теперь смакую густой вкус перепревшего солнца. У меня слегка болит голова, но она часто болит в последнее время, потому я не обращаю на это внимание. Вообще я мало на что обращаю, вот если положить руку на сердце и признаться самому себе — нет, не обращаю. У меня и мозгов особых нет, чтобы идти и обращать на все, что случается вокруг. А что случается? Однажды утром я просыпаюсь и вдруг с удивлением понимаю, что люди-то неспроста улыбаются друг дружке, хлопают по плечу и непозволительно громко смеются, даже, нет, — хохочут во все глотки. Огромный полосатый шар поднимается кверху мимо клетушек нашего кособокого дома и исчезает в небе, — я думаю, полосатый, коснувшись солнца, разрывается на тысячу зеркальных осколков. Лица людей, которые радуются и хохочут, отражаются в них, и люди видят маски клоунов, а может, маски Упивающихся смертью, кто ж их теперь разберет. Магазины в Косом переулке принаряжены и сплошь открыты в ожидании покупателей, разноцветные шутихи носятся по воздуху, а лиловое министерское полотнище вывесилось как огромный язык из окна трехэтажного здания почты. На нем, так же как и остальные, остервенело улыбается исполняющий обязанности Министра магии, хохот рвет барабанные перепонки, кто-то рыдает над кучкой лохмотьев… и вот тут-то понимаешь — все случилось, все по-настоящему, вон народ окончанию войны радуется, поди ты. Война же была. Говорят, жуткая, таких никогда не случалось, все магическое общество потрясла от основ до макушек шляп. Как по мне — можно о любой хорошей драке сказать подобное, вот что я вам сообщу. Надо только поменьше гонору и пояс потуже, да дело свое делать, а не вопить на каждом углу, какая у нас тут война, как оно все страшно и ужасно, а мы — несчастные дети столетия. Господи, о нас лет через двадцать так и будут говорить — дети войны, дети несчастного столетия. Вам оно надо? Вы важны будете своей такой же престарелой и чудаковатой родне лишь общими воспоминаниями об Ужасной войне. К чему тогда вся эта шумиха? Ну кончилась, ну и ладно.
После тыквенного сока так и тянет вытереть губы тыльной стороной ладони. Я этого не делаю, я же не маггл какой-нибудь в придорожной забегаловке. Магглы, кстати, точно в накладе не остались, они как не заметили войны, так и не заметят, хоть половину их вырежи. Равно и до окончания войны им дела нет, у них свои проблемы вроде выборов и гей-парадов, что им до того, что чудеса у них под носом случаются? Я их ненавижу, магглов. Мир переворачивается с ног на голову, рушатся системы, боги чуть ли не отбивают чечетку на небесах, а они, невинные глупые магглы, как шлепали по лужам, так и шлепают, не обращая внимания ни на что, что не касается их лично. Я всегда вспоминаю дружище Эрни. Вот он на скорости восемьдесят миль в час останавливает Ночной рыцарь, свистят тормоза, колодки чуть не отрывает к чертовой бабушке, пассажиры вылетают из кроватей и кресел и впечатываются лицами, кто в стекло, кто друг в дружку. А старушка, ради которой и произошло все действо, мирно и безразлично шаркает дальше. Она не подозревает, что только что волшебный автобус рядом с ней встал на дыбы, а даже если и подозревает, разве ей это будет интересно? У нее артроз и пеленки, конечно нет.
Я не хочу сказать, что я такой же. Но я об этом говорю. Я не придаю значения тому чудесному, что слагает мою жизнь. Это неправильно, но это так. Я не понимаю, чему тут можно радоваться. Ну да, война кончилась, и что? Все как было хреново, так и продолжается, разве, что с победой Упивающихся немного легче стало по части магглов. Имею в виду, не суются они больше всюду со своими глупыми вопросами… скажите, а раньше что ли совались? Нет, но ведь могли. А теперь место свое знают.
Не то чтобы я ненавижу магглов. Ну да, я так говорил. Они где-то даже забавные, у них стоящие идеи бывают, например, пиццу они не зря выдумали. Просто очень уж они себя выдвигают. Понимаете? Вроде как они лучшие, а остальному, не лучшему, разрешается только на периферии мелькать. Вроде как земной шарик лишь для них крутится. Это раздражает. Меня вот раздражает.
Теперь, когда Темный Лорд победил, многое изменилось. Ну, я точно не знаю, что, просто чувство такое — изменилось и многое. Во-первых, конечно, не стало этого идиотского правила, что богатым папенькиным сынкам прямая дорога в Министерство Магии. В Министерство теперь берут тертых парней, которые сами себе с детства зарабатывают на хлеб. Парней, на которых можно положиться, которые от своих слов ни в жисть не откажутся. Раз сказал, что станет Упивающимся — и стал, и Азкабана не побоялся, и Черной метки, руку до костей проедающей. Стал. Во-вторых, шуткам смешным и простым словам теперь радуются люди, а не морщат в недоумении или, того гляди, в презрении носы. Проще сейчас люди. Веселятся, когда это нужно, а не болтают между собой о совершенно непонятных вещах. И еще, конечно, девушки. Девушки теперь разборчивее — не гуляют с напыщенными красавчиками, а обращают внимание на обыкновенных ребят, не красавцев, ну и пусть, зато ребят душевных и храбрых. Это ведь надо быть не просто храбрецом, а невероятным храбрецом, чтобы сражаться, в операциях рискованных участвовать, под заклятия попадать. Я вот такой. Вовсе не трус, а герой, почти настоящий герой, я ведь столько сражался, в Азкабане дементоров видел, у меня же Черная метка руку сожгла, я… Я почти герой.
В пустой комнате раздается дробный топоток. Что я говорил, а? Карликовый пушистик снова сбежал. Выбрался как-то. Мне опять его ловить.
— Где Эрни? — спрашивает меня Мила. Она стоит на пороге, сонно трет глаза кулачками; ее темно-рыжие кудряшки падают на ворот скучной школьной мантии.
— В Дырявом котле, наверное, — пожимаю плечами я. — Ложись спать, я поищу твоего пушистика.
— Не хочу спать. Не хочу пушистика. Хочу к Эрни. К м-маме хочу!
Я с ужасом понимаю, что Мила собирается реветь. Я терпеть не могу, когда дети ревут, когда Мила ревет. У меня тогда голова на куски разваливается.
— Иди спать, — повторяю я, с беспокойством потирая ладони. — Где же твой пушистик? Сейчас, сейчас…
Мила заливается плачем. Ее бледное личико уже не кажется хорошеньким, оно похоже на сморщенный кусок мягкого теста, а голова у меня болит жутко, и мне хочется взять Милу за шкирку и вышвырнуть из дома прочь.
Я мечусь по комнате, сшибая стулья и роняя вазочки с печеньем и прочей дребеденью, Мила плачет, и я даже палочкой не соображаю, как воспользоваться, чтобы ее утихомирить.
— Эрни! — орет эта маленькая дура. — Эрни-и!
— Заткнись, — говорю я тихо, хватая ее за плечи. — Заткнись сейчас же.
Мила раскрывает рот шире, я буквально тону в ее оре, режущем мозг визге, мне хочется скомкать ее лицо, чтобы просто погасить этот звук; я встряхиваю ее раз за разом. Раз за разом, чтобы зубы клацнули. Отпускаю. И Мила больше не кричит и не плачет, смотрит на меня спокойно. Улыбается.
Я перевожу взгляд на свои залитые кровью ладони. Они липкие, густо-красные, они оставляют следы, когда я обтираю их о стены.
Мила чмокает меня в щеку. Правда. А, когда запихнув карликового пушистика в карман мантии, она выходит из кухни, кровь с моих ладоней исчезает. Верите — я глазом моргнуть не успел. Только что была, а теперь ее нет. И карликовый пушистик сам как-то нашелся. Может быть, я сошел с ума?
— Может быть, я сошел… — бормочу себе под нос, поднимаясь.
— Что, простите? — спрашивает вежливый голос над самым ухом. Повернув голову, я, как ожидалось, кроме белой стены, ничего больше не вижу. А как же кухня, скажите вы? Откуда я знаю? Только что здесь была кухня, заставленная старомодной мебелью, кухня с часами над камином и бусами сушеных яблочек под люстрой. У моей бабки такие на кухне висели. Сейчас даже стола со стаканом недопитого сока нет, а вы говорите…
— Вы хорошо себя чувствуете?
Хотя. Вон там, в углу, определенно портрет, определенно знакомого человека… где-то я его видел однажды. Может быть, в Хогвартсе?
— Отлично я себя чувствую, — киваю я седовласому хмурому волшебнику, строго глядящему на меня сквозь пенсне.
— Вы только что хотели сказать, что сошли с ума, — возражает он.
— И что?
Волшебник жует губами.
— Тогда я мог бы доложить, мистер Шанпайк, что вам стало лучше, — говорит он. — Не хотите чего-нибудь? Тыквенного сока, яблок? Вы о них упомянули. Я могу распорядиться.
Я медленно подхожу к портрету. Он очень старый, верно, но это не мешает мне провести по нему ногтями. Я бы сказал — оцарапать, но это не так.
— Не волнуйтесь, — утомленно продолжает волшебник. — Я не причиню вам вреда, меня приставили приглядывать за вами. К сожалению, колдомедиков вы боитесь.
— Мила, мы уходим отсюда! — кричу я через плечо, лихорадочно обыскивая себя в поисках палочки. Куда же она могла запропаститься?
— Мила — это ваша галлюцинация? — с любопытством спрашивает волшебник. — Конечно, это не в моей компетенции, лучше бы вам поговорить с кем-нибудь из старших лекарей… это девочка, которую вы случайно убили? Во время Битвы за Хогвартс?
— Я не убивал! — взвизгиваю я.
— Конечно, конечно…
Он все еще что-то бормочет участливо и негромко; я никак не могу заставить себя взглянуть ему в глаза просто потому что…
— Я не случайно, — твердо говорю я.
— Что? — не понимает волшебник.
— Я не случайно ее убил. Это была война. Мы бились против детей, довольны, да? Никто не заставлял ее оставаться в школе, младшекурсников ведь вывели, что же она не ушла, дуреха…
— Да, очень печально, — мягко говорит волшебник.
— Ничуть не печально, — сержусь я. — Убирайтесь! Что вам здесь надо? Проваливайте!
Волшебник, глядя на меня с состраданием, качает головой.
— Я за вами присматриваю, не забыли? Я с вами. Вы можете говорить со мной, когда захотите, я вас внимательно выслушаю.
— Не стану я с вами вести беседы, — угрюмо отвечаю я. — Мне еще пушистика для Милы искать. А вы лучше поберегитесь. Я правая рука Темного Лорда, так что вам полезно будет поберечься.
— Темного Лорда давно нет. Гарри Поттер сразил его. Вы ведь были там, вы помните, что Гарри Поттер…
— Хорошая шутка, ха-ха, — отмахиваюсь я. — Не беспокой меня, Эрни. Ты знаешь, что все девочки помешались на карликовых пушистиках Ужастиков Умников Уизли, ну знаешь? Мы с тобой заходили как-то, помнишь, когда зимой Ночной рыцарь сломался. Фиолетовые безмозглые комочки меха. Но думается, Эрни, думается, что они просто притворяются. Чтобы жить легче было, думается.
Я приближаюсь к широченному темному дивану тихонько, на коленках. И все верно — из-за его ножки робко выглядывает пушистик.
Вот так. Я обещала назвать имена авторов, которые, как я думала, написали те или иные фики. Ну, "Все правильно" угадала, это единственный фик из моего топа, который не прошел =( Слушай, Тьен, у тебя самый лучший Рон, влюбиться просто хочется.
Еще в комментариях сознался автор "Держи меня за руку", evenover. Я думала на Emily Waters.
апд. Джесску я тоже угадала =)
Моим фиком на БФ было... *делает строгое лицо* читать дальше9. Каждый божий день
читать дальшеКлубок фиолетового меха никак не дается мне в руки, выскальзывает из пальцев, отчаянно сучит ножками, пытаясь вырваться. Ну точно в его крошечном мозгу создатели не заложили простой программы подчинения, это надо ж. Я полчаса ловлю карликового пушистика Милы, я уже вспотел и у меня болят коленки, потому что ловлю я его преимущественно на них. Пушистик робко выглядывает из-за дивана, пыльный и грязный, — ему, небось, все кажется забавной игрой. У него восемь волосатых ножек, как у паука, и большие грустные глаза — мое лицо отражается в них, когда я все же, сделав рывок, хватаю его.
Мила, известное дело, снова обронит своего пушистика, и мне придется его искать и ловить, но это не трудно, правда, это даже весело, только коленки немного болят да еще он похож на паука, и мне порой хочется смести его в совок и выкинуть из дома прочь.
Я, аккуратно сомкнув ладони, несу его в гостиную, где спит Мила. Она забавно спит — закинув голову назад и сложив руки на груди, будто боится замерзнуть. Когда я запихиваю пушистика в карман ее мантии и тихонько дую ей на висок, она привычно вскидывается. Выставляет палочку, с которой не расстается, и смотрит вперед невидящим взором. Потом ее отпускает.
— Ничего не случилось, Стэн?
Это всегда так. Не «Что случилось?», например, а отказ, отрицание — ничего не случилось. Нет, Мила, ничего. Ну если не считать парочки заноз на пальцах.
— А мама не вернулась? — продолжает допрос Мила. — А Эрни?
— Эрни? — переспрашиваю я.
Мила начинает раздражаться.
— Где он?
Я рассматриваю заусенец на большом пальце. Карликовый пушистик барахтается в кармане мантии Милы.
— Спи, — спокойно велю я. — Спи, Мила.
Направляю на нее палочку, и веки девочки послушно смыкаются, а палочка выскальзывает из ослабших пальцев. Мила засыпает. Сжавшись в комок, но это неважно. Мне не очень нравится смотреть на ее осунувшееся лицо и тени под глазами, потому, может быть, я ухожу, улепетываю из комнаты, чуть не спотыкаясь о порог. Я давно вывел для себя простую истину — не смотреть, не касаться неприятного, всего, что случилось или может случиться в моей маленькой, паршивенькой жизни. Это называется трусостью вообще-то, но не думайте, что я стыжусь такого определения или отрицаю, что я трус. Где уж мне… да и не хочется чего-то там отрицать, если честно.
Я пью теплый тыквенный сок. Специально нагрел его в синем пламене, что весело лизало мою ладонь, и теперь смакую густой вкус перепревшего солнца. У меня слегка болит голова, но она часто болит в последнее время, потому я не обращаю на это внимание. Вообще я мало на что обращаю, вот если положить руку на сердце и признаться самому себе — нет, не обращаю. У меня и мозгов особых нет, чтобы идти и обращать на все, что случается вокруг. А что случается? Однажды утром я просыпаюсь и вдруг с удивлением понимаю, что люди-то неспроста улыбаются друг дружке, хлопают по плечу и непозволительно громко смеются, даже, нет, — хохочут во все глотки. Огромный полосатый шар поднимается кверху мимо клетушек нашего кособокого дома и исчезает в небе, — я думаю, полосатый, коснувшись солнца, разрывается на тысячу зеркальных осколков. Лица людей, которые радуются и хохочут, отражаются в них, и люди видят маски клоунов, а может, маски Упивающихся смертью, кто ж их теперь разберет. Магазины в Косом переулке принаряжены и сплошь открыты в ожидании покупателей, разноцветные шутихи носятся по воздуху, а лиловое министерское полотнище вывесилось как огромный язык из окна трехэтажного здания почты. На нем, так же как и остальные, остервенело улыбается исполняющий обязанности Министра магии, хохот рвет барабанные перепонки, кто-то рыдает над кучкой лохмотьев… и вот тут-то понимаешь — все случилось, все по-настоящему, вон народ окончанию войны радуется, поди ты. Война же была. Говорят, жуткая, таких никогда не случалось, все магическое общество потрясла от основ до макушек шляп. Как по мне — можно о любой хорошей драке сказать подобное, вот что я вам сообщу. Надо только поменьше гонору и пояс потуже, да дело свое делать, а не вопить на каждом углу, какая у нас тут война, как оно все страшно и ужасно, а мы — несчастные дети столетия. Господи, о нас лет через двадцать так и будут говорить — дети войны, дети несчастного столетия. Вам оно надо? Вы важны будете своей такой же престарелой и чудаковатой родне лишь общими воспоминаниями об Ужасной войне. К чему тогда вся эта шумиха? Ну кончилась, ну и ладно.
После тыквенного сока так и тянет вытереть губы тыльной стороной ладони. Я этого не делаю, я же не маггл какой-нибудь в придорожной забегаловке. Магглы, кстати, точно в накладе не остались, они как не заметили войны, так и не заметят, хоть половину их вырежи. Равно и до окончания войны им дела нет, у них свои проблемы вроде выборов и гей-парадов, что им до того, что чудеса у них под носом случаются? Я их ненавижу, магглов. Мир переворачивается с ног на голову, рушатся системы, боги чуть ли не отбивают чечетку на небесах, а они, невинные глупые магглы, как шлепали по лужам, так и шлепают, не обращая внимания ни на что, что не касается их лично. Я всегда вспоминаю дружище Эрни. Вот он на скорости восемьдесят миль в час останавливает Ночной рыцарь, свистят тормоза, колодки чуть не отрывает к чертовой бабушке, пассажиры вылетают из кроватей и кресел и впечатываются лицами, кто в стекло, кто друг в дружку. А старушка, ради которой и произошло все действо, мирно и безразлично шаркает дальше. Она не подозревает, что только что волшебный автобус рядом с ней встал на дыбы, а даже если и подозревает, разве ей это будет интересно? У нее артроз и пеленки, конечно нет.
Я не хочу сказать, что я такой же. Но я об этом говорю. Я не придаю значения тому чудесному, что слагает мою жизнь. Это неправильно, но это так. Я не понимаю, чему тут можно радоваться. Ну да, война кончилась, и что? Все как было хреново, так и продолжается, разве, что с победой Упивающихся немного легче стало по части магглов. Имею в виду, не суются они больше всюду со своими глупыми вопросами… скажите, а раньше что ли совались? Нет, но ведь могли. А теперь место свое знают.
Не то чтобы я ненавижу магглов. Ну да, я так говорил. Они где-то даже забавные, у них стоящие идеи бывают, например, пиццу они не зря выдумали. Просто очень уж они себя выдвигают. Понимаете? Вроде как они лучшие, а остальному, не лучшему, разрешается только на периферии мелькать. Вроде как земной шарик лишь для них крутится. Это раздражает. Меня вот раздражает.
Теперь, когда Темный Лорд победил, многое изменилось. Ну, я точно не знаю, что, просто чувство такое — изменилось и многое. Во-первых, конечно, не стало этого идиотского правила, что богатым папенькиным сынкам прямая дорога в Министерство Магии. В Министерство теперь берут тертых парней, которые сами себе с детства зарабатывают на хлеб. Парней, на которых можно положиться, которые от своих слов ни в жисть не откажутся. Раз сказал, что станет Упивающимся — и стал, и Азкабана не побоялся, и Черной метки, руку до костей проедающей. Стал. Во-вторых, шуткам смешным и простым словам теперь радуются люди, а не морщат в недоумении или, того гляди, в презрении носы. Проще сейчас люди. Веселятся, когда это нужно, а не болтают между собой о совершенно непонятных вещах. И еще, конечно, девушки. Девушки теперь разборчивее — не гуляют с напыщенными красавчиками, а обращают внимание на обыкновенных ребят, не красавцев, ну и пусть, зато ребят душевных и храбрых. Это ведь надо быть не просто храбрецом, а невероятным храбрецом, чтобы сражаться, в операциях рискованных участвовать, под заклятия попадать. Я вот такой. Вовсе не трус, а герой, почти настоящий герой, я ведь столько сражался, в Азкабане дементоров видел, у меня же Черная метка руку сожгла, я… Я почти герой.
В пустой комнате раздается дробный топоток. Что я говорил, а? Карликовый пушистик снова сбежал. Выбрался как-то. Мне опять его ловить.
— Где Эрни? — спрашивает меня Мила. Она стоит на пороге, сонно трет глаза кулачками; ее темно-рыжие кудряшки падают на ворот скучной школьной мантии.
— В Дырявом котле, наверное, — пожимаю плечами я. — Ложись спать, я поищу твоего пушистика.
— Не хочу спать. Не хочу пушистика. Хочу к Эрни. К м-маме хочу!
Я с ужасом понимаю, что Мила собирается реветь. Я терпеть не могу, когда дети ревут, когда Мила ревет. У меня тогда голова на куски разваливается.
— Иди спать, — повторяю я, с беспокойством потирая ладони. — Где же твой пушистик? Сейчас, сейчас…
Мила заливается плачем. Ее бледное личико уже не кажется хорошеньким, оно похоже на сморщенный кусок мягкого теста, а голова у меня болит жутко, и мне хочется взять Милу за шкирку и вышвырнуть из дома прочь.
Я мечусь по комнате, сшибая стулья и роняя вазочки с печеньем и прочей дребеденью, Мила плачет, и я даже палочкой не соображаю, как воспользоваться, чтобы ее утихомирить.
— Эрни! — орет эта маленькая дура. — Эрни-и!
— Заткнись, — говорю я тихо, хватая ее за плечи. — Заткнись сейчас же.
Мила раскрывает рот шире, я буквально тону в ее оре, режущем мозг визге, мне хочется скомкать ее лицо, чтобы просто погасить этот звук; я встряхиваю ее раз за разом. Раз за разом, чтобы зубы клацнули. Отпускаю. И Мила больше не кричит и не плачет, смотрит на меня спокойно. Улыбается.
Я перевожу взгляд на свои залитые кровью ладони. Они липкие, густо-красные, они оставляют следы, когда я обтираю их о стены.
Мила чмокает меня в щеку. Правда. А, когда запихнув карликового пушистика в карман мантии, она выходит из кухни, кровь с моих ладоней исчезает. Верите — я глазом моргнуть не успел. Только что была, а теперь ее нет. И карликовый пушистик сам как-то нашелся. Может быть, я сошел с ума?
— Может быть, я сошел… — бормочу себе под нос, поднимаясь.
— Что, простите? — спрашивает вежливый голос над самым ухом. Повернув голову, я, как ожидалось, кроме белой стены, ничего больше не вижу. А как же кухня, скажите вы? Откуда я знаю? Только что здесь была кухня, заставленная старомодной мебелью, кухня с часами над камином и бусами сушеных яблочек под люстрой. У моей бабки такие на кухне висели. Сейчас даже стола со стаканом недопитого сока нет, а вы говорите…
— Вы хорошо себя чувствуете?
Хотя. Вон там, в углу, определенно портрет, определенно знакомого человека… где-то я его видел однажды. Может быть, в Хогвартсе?
— Отлично я себя чувствую, — киваю я седовласому хмурому волшебнику, строго глядящему на меня сквозь пенсне.
— Вы только что хотели сказать, что сошли с ума, — возражает он.
— И что?
Волшебник жует губами.
— Тогда я мог бы доложить, мистер Шанпайк, что вам стало лучше, — говорит он. — Не хотите чего-нибудь? Тыквенного сока, яблок? Вы о них упомянули. Я могу распорядиться.
Я медленно подхожу к портрету. Он очень старый, верно, но это не мешает мне провести по нему ногтями. Я бы сказал — оцарапать, но это не так.
— Не волнуйтесь, — утомленно продолжает волшебник. — Я не причиню вам вреда, меня приставили приглядывать за вами. К сожалению, колдомедиков вы боитесь.
— Мила, мы уходим отсюда! — кричу я через плечо, лихорадочно обыскивая себя в поисках палочки. Куда же она могла запропаститься?
— Мила — это ваша галлюцинация? — с любопытством спрашивает волшебник. — Конечно, это не в моей компетенции, лучше бы вам поговорить с кем-нибудь из старших лекарей… это девочка, которую вы случайно убили? Во время Битвы за Хогвартс?
— Я не убивал! — взвизгиваю я.
— Конечно, конечно…
Он все еще что-то бормочет участливо и негромко; я никак не могу заставить себя взглянуть ему в глаза просто потому что…
— Я не случайно, — твердо говорю я.
— Что? — не понимает волшебник.
— Я не случайно ее убил. Это была война. Мы бились против детей, довольны, да? Никто не заставлял ее оставаться в школе, младшекурсников ведь вывели, что же она не ушла, дуреха…
— Да, очень печально, — мягко говорит волшебник.
— Ничуть не печально, — сержусь я. — Убирайтесь! Что вам здесь надо? Проваливайте!
Волшебник, глядя на меня с состраданием, качает головой.
— Я за вами присматриваю, не забыли? Я с вами. Вы можете говорить со мной, когда захотите, я вас внимательно выслушаю.
— Не стану я с вами вести беседы, — угрюмо отвечаю я. — Мне еще пушистика для Милы искать. А вы лучше поберегитесь. Я правая рука Темного Лорда, так что вам полезно будет поберечься.
— Темного Лорда давно нет. Гарри Поттер сразил его. Вы ведь были там, вы помните, что Гарри Поттер…
— Хорошая шутка, ха-ха, — отмахиваюсь я. — Не беспокой меня, Эрни. Ты знаешь, что все девочки помешались на карликовых пушистиках Ужастиков Умников Уизли, ну знаешь? Мы с тобой заходили как-то, помнишь, когда зимой Ночной рыцарь сломался. Фиолетовые безмозглые комочки меха. Но думается, Эрни, думается, что они просто притворяются. Чтобы жить легче было, думается.
Я приближаюсь к широченному темному дивану тихонько, на коленках. И все верно — из-за его ножки робко выглядывает пушистик.
Вот так. Я обещала назвать имена авторов, которые, как я думала, написали те или иные фики. Ну, "Все правильно" угадала, это единственный фик из моего топа, который не прошел =( Слушай, Тьен, у тебя самый лучший Рон, влюбиться просто хочется.
Еще в комментариях сознался автор "Держи меня за руку", evenover. Я думала на Emily Waters.
апд. Джесску я тоже угадала =)
-
-
20.12.2011 в 18:51-
-
21.12.2011 в 00:03-
-
21.12.2011 в 06:14-
-
21.12.2011 в 09:57о, это очень лестно, что меня с Emily Waters спутали. Буду ее теперь этим дразнить
-
-
21.12.2011 в 17:31спасибо тебе
IlyaArkhivarius
с alter-sweet-ego. Там якорьки были - Малфой, Маленький Принц, секретарша - которые заставили думать вот так.
Спасибо вам за то, что проголосовали за мой фик.
Улауг
спасибо большое =) И спасибо, что проголосовали.
evenover
из-за Луны почему-то так решилось =)
-
-
21.12.2011 в 17:40возможно )) оказалось, что я случайно написала то, о чем она мечтала почитать ))
-
-
25.12.2011 в 14:40Эх, даю акцию "Нормального Рона в массы"!))
Моим фиком на БФ было... *делает строгое лицо* 9. Каждый божий день
Так-с... я успела погругать... чуток. Я столько хорошего народу успела поругать, что даже стыдно...
Зато и освежила память относительно канона, многое вспомнила...
А фик запомнился все же. И я очень хотела узнать автора. Обзор-то писала сразу же, а теперь хоть новые отзывы пиши - послевкусие и память о каждом фике - она разная, отличается от того, что я писала в начале. И в фике есть смысл, который (наконец-то!) кажется, в полной мере дошел до меня...)))
-
-
25.12.2011 в 14:48также на тебя ставился "Розовый дракон", который написала Рыжая Элен.
Очень хороший у тебя Рон. И очень настоящий.
Не стыдись. Это конкурс, и ты высказалась честно, как должно быть.
Спасибо тебе =)
-
-
25.12.2011 в 14:52Ну да, тем и нравятся мне анонимные конкурсы - там все правда без всякого))
-
-
29.12.2011 в 02:58