Название: Оранжевый день
Автор: Almond, который
Тип: гет
Герои: Гарри, Джинни, Рон
Рейтинг: PG-13
Описание: Кто-то знал, что семнадцатое мая обернется неоновой вспышкой, румянцем на бледных щеках, ударом по сердцу – с отмашкой, без жалости, сложенной в кулак ручищей? И в мыслях спросить страшно.
Отказ: Да.
Предупреждения: инцест, threesome. Рон. Я на всякий случай предупреждаю, что Рон здесь - тот Рон, который существует в моем видении, то есть Рон умный, Рон - лидер. И да - в этом ряду одно матное слово выглядит, как матное слово, стыдливо рыдающее в уголке.
читать дальшеДжинни аккуратно прикрывает за собой дверь, когда идет в прачечную. В отличие от Рона, для которого битье дверей об косяк в последнее время стало чуть ли не приоритетом, она старается делать вид, что верит в славное «ничего не произошло и не происходит».
Все отлично.
Семнадцатое мая выделено в дешевом календаре Джинни оранжевым. Календарь она стала вести после ухода Гарри почти год назад и так и не бросила, да и незачем бросать, потому что никогда не кончится ни ожидание, ни тяжелое время, ни многое из другого, достойного дешевого упоминания в дешевом календаре. Семнадцатое мая прошло в полной суматохе, что было обычней обычного, так как после Битвы все жили спешно, в общем и целом страдальчески-наигранно, каждый день придумывая и озвучивая новые планы становления идеального мира.
Гарри и то был охвачен хлопотами, пусть его хлопоты заключались в унынии на похоронах волшебников.
Семнадцатое мая стало оранжевым днем, сияюще, болезненно оранжевым, ведь теперь то мутное болото чувства вины, в которое каждый день по самую маковку погружался Герой, степенно и небрежно перелилось через край. Гарри, худой, болезненный на вид мальчик, выглядевший младше своих семнадцати, наконец стянул с губ резиновую улыбку, должную обозначать счастье от победы и перестал мямлить нечто невразумительное на очередное приглашение удостоить чести. Гарри вытолкал очередного волшебника взашей, наорал на Рона и закрылся в комнате Джинни.
Рон ходил с возмущенно-виноватым видом, не зная, что ему делать – набить Гарри морду, потом помириться, просто помириться или просто набить, или аппарировать прямиком в маггловский дом Гермионы, дабы никогда не возвращаться в Нору и не лицезреть Гарри Поттера, друга этакого.
Джинни отворачивалась, чтобы не видеть лица Рона. Это было нормально, это было правильно - после смерти Фреда было только так. В Норе ходили все бесшумно, взглядов друг друга избегали, утра далеко недобрые встречали стандартным «Утро доброе», а на сочувствие слов не хватало, да и не нужны были никакие слова, только боль причиняли.
Кто-то знал, что семнадцатое мая обернется неоновой вспышкой, румянцем на бледных щеках, ударом по сердцу – с отмашкой, без жалости, сложенной в кулак ручищей? И в мыслях подумать страшно.
- Где мама?
- Не знаю, Рон, вроде на кухне, - не оборачиваясь, отвечает Джинни.
- Нет ее там, наверное, опять с папой отправились на чьи-либо похороны. Когда это закончится? – Рон зол и очень устал. Ему не хочется постоянно натыкаться взглядом на спины родных, не хочется сейчас смотреть на худенькую спину Джинни, на ее затылок, на волосы, что ручейки крови.
Джинни вместо ответа пожимает плечами.
- Он совсем не выходит?
- Нет. Я приносила ему сэндвичи, он не стал мне открывать.
- А что он сказал?
- Ничего. Он вообще не говорит, молчит за дверью.
Джинни отвечает равнодушно. Джинни неловко говорить с Роном. Вместе с возможностью или умением взглянуть друг другу в глаза после смерти Фреда в Норе как-то незаметно пропала способность разговаривать, как родные разговаривают. Было почти стыдно говорить об обыкновенных вещах обыкновенного мира. Наверное, чувство вины, которое сейчас сидит на шее Гарри, свесив ножки, для начала давно и прочно схватило за горло их всех.
- Послушай, ты его девушка, или кто? Ладно, я – болван толстокожий, он ведь так меня назвал, но ты, Джинни, ему что сделала? Иди и выгони из своей комнаты, или давай я пойду и выгоню.
- Хватит, Рон, - ровно говорит Джинни, но Рон уже не слышит. Он, громко топая сквозь липкую тишину - белесую, полную теней, ту, что проглотила Нору пятнадцать дней назад, - поднимается наверх, к Гарри.
Джинни опускает плечи. Закрывает глаза. Аккуратно сложив последнюю рубашку, она достает палочку из кармана джинсов, кладет ее на корзину для белья и отправляется следом за Роном.
Рон уже справился с задачей - довел Гарри до белого каленья. Дверь в комнату Джинни оказалась распахнутой настежь, и Джинни ловит себя на мысли, что страшится шагнуть внутрь – шагнуть пришлось. Гарри сидит на кровати, зажав уши руками, Рон говорит тихо, но быстро, и Джинни не хочет слышать то, что он говорит, потому что лицо его злобное красноречивее слов.
- Я так люблю вас обоих, - перебивает она Рона. – Если бы нас убили – это было бы легче, было бы легче, правильнее, но ведь не убили. И мне нас жалко.
Рон оборачивается к ней, и впервые за последнее время они встречаются взглядами. Глаза у Рона взрослые. Нет. Глаза у Рона старые, в них плещется тоска, усталость, а еще что-то, очень похожее на страх. Ресницы Рона отливают ржавчиной, они отбрасывают тени на покрытые веснушками щеки, а его рыжие вихры, до которых он сто лет как не дотрагивался расческой, торчат во все стороны, делая его похожим на… пусть будет – на суматошного эльфа, суматошного как все эти дни, убитого, замученного, истерзанного суматохой.
Рон прикусывает нижнюю губу. Рон не знает, что еще сделать, чтобы вздохнуть свободнее. Ему не нравится, что боли с каждым днем только больше. Другим тоже не нравится, но он понимает саму несправедливость такого гораздо острее, хотя бы потому, что не готов эту несправедливость принять.
Он глядит на бледное лицо Джинни, глядит на Гарри, так и не поднявшего головы. Ему тошно и страшно. Он не знает, как дышать свободнее, но после ожесточенного «Блядь!», он делает шаг к сестре.
Его ладонь холодна как вода в озере, думается Джинни, думается отстраненно, пока Рон берет ее за руку и осторожно притягивает к себе.
Он обнимает ее, неуклюже проводя губами по волосам, по лбу, опускаясь к носу, к щекам. Он целует ее бережно, сам того не понимая, но бережно, едва касаясь ее губ своими губами и гладя большими пальцами ее подбородок. Он заглядывает ей в глаза, ловит в них свое отражение – Джинни кажется, что сквозь слезы он вряд ли что увидит, но ей так хочется, чтобы у него получилось, чтобы он увидел, каким эльфом он стал, что поднимается на цыпочки и крепко обхватывает его за плечи.
Вот сейчас, именно сегодня и здесь, с головой накрывает отвратное, подлое чувство, что они летят, летят, набирая ход, на дно пропасти, туда, откуда возврата нет, и единственное, что может удержать, пусть чуть-чуть замедлить падение – это то, как они прижимаются друг к другу, как целуют все смелее, все болезненнее, все беспомощнее. Как руки дрожат.
- Гарри, убери, Гарри, пожалуйста, убери ее… - бормочет Рон, отрывая Джинни от себя, сжимая ее пальцы, которыми она гладит его живот.
Гарри медленно поднимается с кровати. На его лице нет ни единой краски, ладони, как и у Рона, сжаты в кулаки, и он поначалу спотыкается, пока идет к ним. У Гарри не получается обнять Джинни, потому что Рон отталкивает его, но потом Рон делает шаг назад, и Гарри прижимается к Джинни сзади. Джинни, всхлипывая, откидывает голову на его плечо, а Гарри смотрит прямо на Рона, и у Рона подгибаются колени от того, как муторно на душе у Гарри – слишком уж схоже с тем, что у Рона самого творится внутри.
Рон дышит тяжело. Ему чудится, что это больно - дышать, потому каждый вдох дается ему с трудом. Ладони Гарри обхватывают груди Джинни, задирая ей футболку, он целует ее шею, и Рон видит, что целует грубо, прикусывая кожу до синяков, а Джинни выгибается, молча выгибается и позволяет себя так целовать.
Тепло в груди расширяется. Если можно так сказать – оно расширяется и одновременно скручивается в тугую пружину, и у Рона возникает такое чувство, что он сейчас выброситься из окна – либо выброситься и разобьется, либо выброситься и взлетит. Ему щекотно от этого странного, мешающего и такого страстного, сладкого чувства, ведь он хочет закрыть глаза и не может. Гарри стягивает с Джинни последнее, а Рон до сих пор не отводит взгляд. Но вот чтобы просто уйти – об этом и речи нет.
Потом Гарри поднимает голову и снова смотрит на Рона. И Рон понимает, что уходить не надо. Не надо, нельзя. У Джинни руки тонкие, и она кладет их Рону на талию, Рон зарывается лицом в ее волосы, чтобы услышать дыхание Гарри - дыхание у Гарри прерывистое, оно щекочет шею Рона.
Все отлично. Джинни почти не страшно. Гарри обо всем забыл. А Рон отбрасывает последнюю связную мысль, что нисколько не жалко.
Так кто-то знал, что семнадцатое мая обернется ударом по сердцу – с отмашкой, без жалости, сложенной в кулак ручищей? Чтобы сердце это наконец забилось, перестало зябнуть. Подумать страшно.
Оранжевый день подходил к концу.