[almond-land]

Название: Правильное
Автор: Almond
Бета:  **Nimfadora**, miraizo,  Сара Хагерзак
Рейтинг: R
Тип: джен
Герои: Рабастан Лестрейндж, Невилл Лонгботтом
Жанр: драма
Аннотация: Невилл знает, чего хочет, Рабастан помогает ему понять, что он ошибается. Невиллу нужно сделать верный выбор — Рабастан помогает и в этом.
Отказ: Все права на персонажей и сюжет принадлежат Дж. К. Роулинг. Автор материальной прибыли не извлекает.
Комментарии: написано на Фест редких пейрингов «I Believe».
Предупреждения: смерть второстепенных персонажей, хоррор.
Статус: закончен
Примечание: Слова «нахлынывало» не существует. Инверсии, странный порядок слов, «рванность» стиля – специальный прием. Автор руководствовался критериями системы МКБ-10 (Международная классификация болезней), применяемой в диагностике шизофрении. В частности критерием (F) Неологизмы, шперрунги, разорванность речи. На остальные можно глянуть под морем.

(A) Эхо мыслей (звучание собственных мыслей), вкладывание или отнятие мыслей, передача мыслей на расстояние.
(B) Бред овладения, воздействия, бездействия относящийся ко всему телу (или конечностям), мыслям, действиям или ощущениям; бредовое восприятие.
(C) Галлюцинаторные голоса, комментирующие или обсуждающие поведение больного; другие типы «голосов», идущих из различных частей тела.
(D) Устойчивые бредовые идеи, которые культурно неадекватны, нелепы и грандиозны по содержанию.
(E) Хронические (более месяца) галлюцинации с бредом, но без выраженного аффекта.
(F) Неологизмы, шперрунги, разорванность речи.
(G) Кататоническое поведение, такое как возбуждение, застывание или восковая гибкость, негативизм, мутизм и ступор.
(H) Негативные симптомы (не обусловленные депрессией или лечением нейролептиками) выраженные а) апатией, б) бедностью или неадекватностью эмоциональных реакций, в) социальной отгороженностью, г) социальной непродуктивностью:
(I) Достоверные и выраженные изменения общего качества поведения, проявляющиеся в а) потере интересов, б) бесцельности, в) погруженности в собственные переживания, аутизме.
Источник: Wikipedia

Если ты долго смотришь в бездну, бездна тоже смотрит в тебя.

[1]

Я очень хотел поверить, что это неправда.
Допустим, я сплю, и мне опять снится кошмар, где я не знаю, зачем встречаю Лестрейнджей: проникаю к ним в камеру и смотрю на них. В самом деле, не знаю, что я там делаю. Во сне всегда происходит одно и то же: просто стою в уголке — где потемнее — и смотрю на Родольфуса и Рабастана, на Беллатрикс, а они внимательно смотрят в ответ. Больше ничего не происходит, мы просто таращимся друг на друга, они — по одну сторону, я — по другую, таращимся, в то время как тени по углам растут и растут, чуть не до потолка, растут быстрее, чем дьявольские силки, а дементоры со всего Азкабана бросают свои дела и слетаются к нашей камере, чтобы ухмыляться над нами под своими капюшонами. Вроде бы, что тут страшного, да? Никто ведь ничего не делает, все статично, просто мир двигается вокруг, медленно крутится наоборот, сходя с ума — это мой кошмар. Простенький, безыскусный кошмар, который снится временами и о котором я, конечно, никому не рассказываю.
Или боггарты. Я читал про них в школьной библиотеке. Все это связано: и боггарты, и страхи, и кошмары, и что самый сокровенный кошмар — он точно воплотится в боггарте, сколько не считай, что боишься чего-то другого. Снейп в бабушкиной шляпе мне в кошмарах не снится. И так не снится. Ни раньше, ни теперь. Мне еще повезло.

Сейчас я вот размышляю о всякой ерунде, вспоминаю не знаю о чем... в общем, по-всякому откладываю момент, потому что реальность, как оно часто бывает, оказалась хуже кошмаров. Передо мной на металлическом стуле сидит Рабастан Лестрейндж. И самое ужасное, знаете, что таращится на меня как в моих кошмарах.
А вообще, пожалуй, лучше начать все с предыстории. Всегда есть какая-нибудь предыстория. Самым сумасшедшим поступкам предыстория придает оттенок респектабельности — это не я придумал, Лестрейндж сказал.

[2]

Сначала бабушка возражала, чтобы я записался на практику в Святого Мунго. Но она возражала и против моего увлечения травологией, и против желания отправиться в экспедицию вместе с Луной... много, против чего она возражала до войны. А после — что-то меняется всегда. Поверила она, что я и с ТРИТОН по трансфигурации, и с ТРИТОН по защите от темных искусств аврором, как папа с мамой, не стану, потому что не мое это. Тут, на экзаменах, я на волне пробился. Я ведь тогда заклинания мог какие угодно творить: нас много, мы все злые, две недели назад Хогвартс защищали. А что я в школе авроров буду делать? Самим собой только снова стану.
Я потом сказал ей, что хочу поработать целителем, научиться лечить травами профессионально. Наших много тогда в Мунго собралось. А бабушка считала, что теперь мне — прямая дорога в аврорат, уже и письма всем родным написала. Она, конечно, права была, меня приняли бы, как и всех защитников Хогвартса, в общем-то, но мне хватило всего одного разговора, чтобы ее переубедить. Теперь всегда одного разговора хватало.

Первые дни в Мунго давались тяжело. Понятно ведь, какой я... Знаю, другие много чего от меня ожидали. Привыкли уже, что я решение знаю, что выход из ситуации вижу, что действую решительно и главное — правильно. Но война же кончилась, верно? Больше не было необходимости делать все правильно. Рыцари ведь тоже доспехи не все время носили. Надевали их только во время войны. Вот и я свои доспехи снял, и дышать стало легче.
Постепенно — и не сказать, что так уж много времени прошло — люди привыкли ко мне обыкновенному: стеснительному, молчаливому, неуклюжему Невиллу. Я влился в работу в больнице, наблюдал, записывал, пытался сохранить в памяти уйму сведений — учился, в общем. С коллегами отношения особо не складывались, но я и не ожидал другого: не каждый же может терпеть мой характер, не особо к общению располагающий. К нему нельзя привыкнуть, вот в чем дело: один день я мог быть очень милым, улыбаться и шутить, а другой — нахлынывало на меня что-то, и я целый день молчал, всех чураясь. Луна как-то сказала... не помню точно. Что-то об отражении мира в глазах. Не души причем, а какого-то другого, чуждого мира... что будто бы я постоянно в нем, он лишь изредка отпускает меня, диктуя при этом свои условия и настроение. Я не понял, если честно. Луна говорила, что я не от мира сего. Будто она от мира... нет, ее слова невозможно воспринимать всерьез.
В Мунго я избегал пятого этажа, отделения недугов от заклятий. Родителей, если кратко. Я не демонстративно избегал, я туда прилежно ходил. Однако, если особой нужды не было, старался попадать в группы, практиковавшиеся на других отделениях. Я себя и настраивал, и корил... не думайте, я чувствовал, что это неправильно — не хотеть видеть родителей.
Через два месяца, когда первая практика подошла к концу, я записался на второй этап. Я да Дин, остальные наши либо выбрали другие дороги, либо решили попробовать всего понемногу перед окончательным выбором. А я не был уверен до конца, что усвоил все, что хотел получить от Мунго. В первую очередь, это «все» касалось моего отношения к родителям. Моих отношений — так ведь я сказать не могу? Односторонний поток эмоций подразумевает больше ответственности, мне приходилось думать о ней и учиться с этим жить. Забота о родителях ложилась теперь на мои плечи, бабушкин долг выплачен, и мне бы не хотелось, чтобы я воспринимал ее как обузу. И конечно, я вкладывал в данное слово не материальный смысл.
После Рождества нам разрешили ассистировать целителям даже в сложных случаях. Считай, обучение окончилось. А я все продолжал наблюдать, записывать, стараться сохранять в памяти уйму сведений. Не думал, что готов, и больше ничего получить от Мунго не смогу. Так вышло, что я не ошибся. Хотя теперь я уверен, что было бы намного правильней, если бы все-таки ошибся.

[3]

Отделение в подвале Мунго... мы называли его «трупоблок», хотя официально оно звалось «Особо тяжелые случаи». Не было там особо тяжелых больных, туда умирать свозили. Не всех же родные забирали: у кого и родных не было. Магия всегда борется до последнего — этого никто не учел.

После Рождества, которое я встречал у бабушки, пригласив Ханну, Луну с отцом, дядю Алги, всех своих родственников... после веселого Рождества я попросил перевода в трупоблок. В Мунго же думали, что я точно у них остаюсь теперь, привыкли к моим постоянным просьбам перевести то туда, то сюда, а тут слегка напряглись. В трупоблок партию заключенных из Азкабана привезли — по новым правилам их теперь не оставляют умирать на острове. Дементоров нет, заключенные живут дольше и, хотелось бы думать Визенгамоту, раскаиваются дольше, а когда преставляются... в общем, решено было, что каждый из них имеет право на квалифицированную медицинскую помощь хотя бы перед смертью.
Тогда, конечно, я не знал, что в трупоблоке поступление из Азкабана, я, честно, вообще ни о чем особом не думал, просясь туда.
А потом решил, что это неправда. Глупо, но мне очень хотелось поверить, что Рабастан Лейстрендж — не Рабастан Лейстрендж, а просто похожий на него человек. Вроде того.
Трупоблок был настоящей тюрьмой, не думайте. Даже если привозили добропорядочных волшебников, то, конечно, помещали их в отдельную палату, снабженную решеткой с прочными колдовскими замками. Все просто: магия всегда поражает мозг. При любом проклятии, запущенном заболевании, она доберется до вашего мозга, потому что цель у нее такая — подменить собой высшие нервные центры и стать сознанием. Наши безнадежные больные рано или поздно сходили с ума.
Меня не знакомили с пациентами, как в других отделениях. Ни к чему это здесь было.

Улыбчивый бодрый маг, что служил здесь и помощником целителя, и уборщиком, и вахтером окликнул меня из каморки у входа и долго, шумно рассказывал о здешних порядках, иногда заговариваясь и повторяясь. Единственное, чего он не говорил — о больных. Не хотел знакомить меня с ними, пока старший целитель не придет. Здесь постоянных целителей не было, работали на полставки, и время, когда они заступят на дежурство, всегда соизмерялось с желанием подработать. Два целителя на восемь камер и Старый Сэм — вот и весь персонал трупоблока. И теперь ещё я. Мне удалось уговорить Старого Сэма устроить мне экскурсию по палатам — я считал это правильным, и Сэм в конце концов со мной согласился. Когда-то он был хорошим целителем.
До партии из Азкабана в трупоблоке было двое больных. Из Азкабана доставили еще троих. С них-то и мы начали — Сэм, конечно, не предупредил меня о заключенных.
Пройдя мимо палаты Лестрейнджа, я лишь мельком взглянул на него и поторопился к следующей. Это был как Круциатус — сразу никогда не ощущается, и можете назвать меня тормозом, я не обижусь, как и не обижался до этого. Перед глазами, пока Сэм с энтузиазмом знакомил меня с остальными, стояло лицо Лестрейнджа. По мере того, как шок проходил, оно становилось четче, белое пятно приобретало черты, расширялось, проступало, все больше и больше расплывалось в ухмылке, пока не заполнило мир, и я не стал видеть ничего, кроме него. Постаралось. Я оборвал Сэма на полуслове, развернулся и быстрым шагом пошел обратно. К палате я не приблизился, не смог. Встал чуть в стороне, в двух футах от решетки, и уставился на Лестрейнджа. Я выглядел глупо, я знаю, и это было единственным, что волновало меня в тот момент, потому что было неправильным. Он ухмылялся во весь рот и смотрел мне в глаза. Взгляд не вызывающий и не злой — понимаете, почему меня это выбило из колеи вдобавок ко всему прочему? Тут я почувствовал себя беспомощным — абсолютно, как чувствовал себя, когда Волдеморт поджег на мне Распределяющую шляпу. Лестрейндж смотрел на меня так, словно кто-то деликатно воспользовался его головой и выглядывал теперь из его глаз, щерясь от вседозволенности. Тогда я еще не знал, что он сошел с ума.

[4]

Когда пришел старший целитель Мордок Белби, я слушал его не так внимательно, как ожидал от самого себя. Ведь я собрался сразу разрешить ситуацию, найти выход, хотел выяснить все о Лестрейндже: чем он болен, какого Мерлина его вообще привезли сюда и оставили тут почти без охраны — сдох бы спокойно в Азкабане. Я думал, что поступаю правильно, я всегда так думал, но все было неправильным, еще с того момента, как я решил просить перевода в трупоблок. Белби дал мне кучу документов, которые я должен был подписать, выделил персональный шкафчик и кратко рассказал о постояльцах — так он их называл.
Палата номер один — Марта Ириш, шизоаффективное расстройство, «собирается просверлить себе череп», приблизительная дата смерти — март-апрель. Номер два — Рабастан Лестрейндж, список А. Как в магозоологии, а вы что хотели? Особо опасен, заключенный. В данный момент по ряду причин опасности не представляющий даже для себя. Шизофрения, приблизительная дата смерти — март-апрель. Номер три — Антиохий Гловер, обсессивно-компульсивное расстройство, «выдавать перо и по два (!) листа пергамента в сутки. Следить, чтобы не перечитывал, возможен срыв», приблизительная дата смерти — июнь-сентябрь. Номер четыре — Винсент Кребб-старший. А я-то тоскливо ждал, кто же это будет... Мне очень повезло, что всем здесь настолько наплевать. Правда, никого не волнует, что я — защитник Хогвартса, а эти двое — Пожиратели Смерти, и теперь у нас установятся особые отношения, которые не могут не установиться. «Возможен срыв», Белби ведь мог и так сказать? Список А, шизофрения, «много спит, возможен срыв», приблизительная дата смерти — февраль. Последняя палата была занята Алекто-крысой. Мы ее в школе так прозвали, очень зря, кстати, крысы не заслужили такого сравнения. Прозвище намертво увязло в моей памяти. Кэрроу страдала атрофической деменцией, и осталось ей около трех-четырех месяцев. Да... для меня это было еще одним маленьким потрясением, будто мало их уже случилось с того чертого момента, как я вздумал проситься сюда. Белби сразу четко дал мне понять, что ничего странного в назначении даты смерти постояльцев трупоблока он не видит. И это не означает, сказал он, что наперед все знает, или готовится там, не дай Мерлин.
Белби спросил, как я себя чувствую, я ответил, что отлично, он пожал мне руку и отправился на осмотр. А я кусал губы и думал, почему забыл попросить истории болезней. Потом понял, что не хочу я смотреть эти истории.

[5]

На следующее утро я явился на работу уже зная, что делать. Мы, целители, обязаны вылечить или облегчить жизнь больным. Но в трупоблоке ничего подобного не требовалось, здесь больные на протяжении недолгого времени сами облегчают жизни всем, кто ждет, когда они отправятся на тот свет. А лечение здесь было самым современным, даже передовым: на безнадежных больных применялись магические новшества, чары, скажем, синтезированные зелья. Порой, успешно. Все же от безысходности не так страдаешь, когда есть намек на надежду.
Я решил, что буду плыть по течению: помогать Сэму, Белби, Каролине (Каролина — это второй целитель), ухаживать за больными, наблюдать, записывать, пытаться сохранить в памяти уйму сведений. Когда Лестрейндж умрет, я снова попрошу перевода куда-нибудь. Кажется, и не осталось больше этих «куда-нибудь», я уже везде... попрошусь, может быть, в недуги от заклятий. Хотя вряд ли, это я просто... скоро все кончится, я уйду из Мунго, поеду в экспедицию с Луной, вернусь в Хогвартс и стану профессором, буду учить детей травологии, а потом женюсь на Ханне. Все обязательно кончается. Просто нужно уметь подходить к концу правильно.

[6]

Лестрейндж встречал меня ухмылкой, следил за мной взглядом. Я улыбался в ответ. У меня получалось, я мог бы собой гордиться, если бы задумывался над этим, но сама ситуация — знаете, как она напоминала мой кошмар? Только в реальности я диктовал условия. Не сказать, что меня это радовало или хотя бы удовлетворение доставляло. Все же я по-прежнему был слегка шокирован, несмотря на всю правильность своих действий.
В камере была койка, обыкновенная деревянная койка с матрасом и одеялом, но мне казалось, Лестрейндж никогда не спит. Он все время поджидал меня, сидя на стуле.
Первые два осмотра я проводил под присмотром Сэма, и Лестрейндж не делал попыток заговорить со мной. А я знал, что он заговорит обязательно. Его ухмылка ничего другого и не предполагала.
Пятнадцатого января я проводил осмотр один.
Лестрейндж сидел на стуле, смотрел на меня и ухмылялся. Я ждал.
— Ты, наверное, думаешь, не будь я такой мразью, погиб бы еще в Битве.
Я почти удивился. Все же мне казалось, что Лестрейндж... мне почему-то верилось в его серьезность. Я воспринимал его серьезно, понимаете? А он резко упал в моих глазах, так по-дурацки начав разговор, который с нетерпением ждали мы оба.
— Нет, не думаю.
— Еще успеется. Хочешь, я дам тебе слово?
Он смотрел на меня и ухмылялся, а из его глаз выглядывал кто-то другой, кто счел нужным притворяться, будто я ему интересен.
— Лестрейндж, повторите слова: «стол», «река», «дом», «собака», «лицо», «дерево», «часы», «сыр», «сад», «мука».
— Что ты забыл в Мунго? Вся ваша компания молодых да бравых наверняка всем скопом в школу авроров двинулась, а тебе что нужно?
— Мне много чего нужно. Выберите цвет: белый, черный или красный?
Лестрейндж сощурил глаза.
— Не приняли в Академию?
— Вы не знаете ответа? — Я сделал отметки в своем журнале. — В чем различие между кошкой и собакой? Сходство?
— Я хочу пить, — Лестрейндж смотрел на меня не мигая. — Принеси мне воды с лимоном: газ спустить, лед не класть, лимон — четверть, не выжимать.
— Хорошо, — кивнул я. — Но сначала скажите: я слышу ваши мысли?
Лестрейндж прекратил ухмыляться и отвел глаза. Он вытянул ноги, устраиваясь на стуле удобнее, сложил руки на груди (и в его случае это была вовсе не защитная поза, видно, что он чувствовал себя комфортно... я потом это понял), начал насвистывать какой-то незнакомый мне мотивчик.
— Лестрейндж, ответьте на вопросы. Если не знаете ответа или не помните — все нормально, не стесняйтесь, — я выдержал дежурную паузу. — Хорошо, оставим. Как вы спали? Вытяните перед собой руки и закройте глаза.
Лестрейндж это проигнорировал. Я захлопнул журнал и пошел к двери.
— На сегодня все.
— Ждешь, когда я подохну? Чтобы потом с чистой совестью жить дальше? Не получится.
Я знал, что он все поймет. И что он обязательно меня остановит.
— Почему не получится? — спросил я не оборачиваясь.
— «Стол», «дом», «собака», «лицо», «часы», «сыр», «сад». Белый. В сходствах между кошкой и собакой, думаю, сам разберешься. Подскажу различие: у кошки мать кошка, у собаки — сука. Нет, ты не можешь слышать мои мысли. До встречи, Лонгботтом.
Я обернулся и напоролся на его ухмылку.

[7]

С пятнадцатого января Старый Сэм почти не принимал участие в обходах и осмотрах, полностью доверив эту процедуру мне. Я не возражал, я люблю все делать сам. Белби и Каролина обычно проводили осмотр по вечерам, часто так выходило, после часа два заполняли бумаги, пили с Сэмом чай и уходили. Я чувствовал, что становлюсь такой же незаменимой частью трупоблока, как и Сэм.
Иногда мы включали нашим постояльцам колдорадио: Марте нравилась передача «Красный подсолнух», Антиохий ее терпеть не мог, зато любил песни Селестины Уорлок, остальных радио особо не интересовало. Алекто все время просила сахарных мышек, чтобы кормить ими крыс, обитавших, по ее словам, под кроватью. Я не проверял, есть ли там крысы; Сэм сказал, что нет, и ладно. Хотя следовало бы, конечно. Нашим постояльцам никто не писал, посетителей у них тоже не было. Антиохий регулярно получал «Трансфигурацию сегодня» — как я понял, ему была то ли подарена, то ли выпрошена им самим пожизненная подписка. Марте двадцать восьмого января пришла посылка: среди вкусно пахнущей Рождеством сосновой стружки лежала тряпичная кукла с фарфоровой головой. Самодельная, это сразу было понятно: тело сшито небрежно и несуразно, а голова явно была взята от другой куклы. Я, конечно, проверил ее — мало ли. Ничего колдовского в кукле не было, обыкновенная игрушка, сшитая детскими руками. На ней было темно-синее платье. Ханна почти в таком же к нам на Рождество пришла. На дне коробки я нашел закопанную в стружки записку, нацарапанную неровными печатными буквами: «Лайза тебя тоже любит. Полина». Записку я Марте отдал, куклу — нет, запрещено: фарфор колкий, а Марта подвержена суицидальным попыткам. Марта просила хотя бы подержать, я отказал, сказав, что это не по правилам. А вечером, проведав Лестрейнджа (я всегда оставлял его напоследок) и уже собравшись домой, я зашел к ней. Марта вцепилась в куклу Лайзу, стиснула тряпочное тельце тонкими пальцами и принялась целовать прекрасное лицо. Мне с трудом удалось уговорить ее отдать игрушку. Пообещал, что завтра снова дам.

Продолжение в комментариях.